«Каниба» Верены Паравель и Люсьена Кастен-Тэйлора на фестивале MIEFF
текст: Инна Кушнарева
© Norte Productions
26 сентября в Москве начинается Московский международный фестиваль экспериментального кино MIEFF. В его программе кроме конкурса экспериментального короткого метра — несколько больших хитов (насколько это слово вообще применимо к тому сорту кинематографа, который показывают здесь). Прежде всего, это фильм-перформанс Альберта Серры «Король-солнце» — своеобразное продолжение «Смерти Людовика XIV»: двойник Жан-Пьера Лео в королевском облачении стонет в Черном вигваме. О втором, фильме Бена Рассела и Бена Риверса «Редкое событие», мы уже подробно писали. О третьем рассказывает Инна Кушнарева.
P.S. Кроме того, на фестивале состоится гастроперформанс Петера Кубелки, который знаменит не только своими авангардными фильмами (их тоже покажут в Москве), но и супами.
Иссэй Сагава — фантазм французской культуры, ставший реальностью. Все с увлечением смотрели на перверсии японцев в авангардном японском кино, и тут в Париж приезжает маленький, щуплый японец и съедает однокурсницу по Сорбонне. Она, правда, оказалась не француженкой, а голландкой. Но эстетские наклонности Сагавы были налицо: 11 июня 1981 года он заманил ее к себе под предлогом, что ему задали на дом записать чтение стихов по-немецки. И пока она читала под запись стихотворение Иоганнеса Бехера, его любимое, он застрелил ее из ружья. Затем изнасиловал и потихоньку начал есть. (Среди прочего у Сагавы, кстати, нашли обложку журнала Charlie Hebdo: повар отрезает у женщины филейную часть. Подпись: «Крутое барбекю: жопа под прованскими травами».) Свои заготовки Сагава хранил три дня, но у него не было морозильника. Пришлось как-то избавляться от останков. Сложив все в мешок, Сагава вызывал такси и отправился в Булонский лес. Нашел там тележку для своей поклажи. Спускаясь по склону, оступился, упал и скатился вниз. Мешок порвался на глазах у влюбленной парочки, уединившейся в лесу. Сагаве удалось сбежать, но полиция быстро его вычислила.
© Norte Productions
Из фильма Люсьена Кастен-Тэйлора и Верены Паравель «Каниба» ничего этого узнать нельзя. В нем есть только сухой пояснительный титр в начале. А сам фильм состоит из сверхкрупных планов Сагавы и его брата Дзюна и обрывочных бесед между ними. Сагава болен, почти ослеп, у него сахарный диабет, трясутся руки, и он с трудом передвигается. Это не говорящая голова, а лицо, даже, скорее, его фрагменты, снятые со странных ракурсов: то скула, то поры на коже, то странная форма ушей. Порой фокус теряется. Но лицо превращается в пейзаж, в абстракцию. По словам Кастен-Тэйлора и Паравель, они сняли много разного материала, в том числе видов его комнаты с массой артефактов на стенах (голые женщины вперемешку с Бэмби и Микки-Маусом), но решили оставить только лица. Брат Сагавы тоже оказался оригинальным персонажем. Он — мазохист. Отдал для фильма свое любительское видео, в котором протыкает себе руку разными колющими предметами и проделывает сложные манипуляции с колючей проволокой, — вполне себе перформанс.
В отличие от брата-дилетанта, Сагава был настоящей медийной звездой. Во Франции 80-х все были одержимы историей «японского каннибала». В Японии Сагава стал предметом культа. Он сам писал о себе, в частности, придумал и нарисовал мангу, которую в фильме листает брат, поеживаясь от ужаса и брезгливости (возможно, притворных). Сагава выступал в прессе, его приглашали на ток-шоу. Художники устраивали акции протеста, утверждая, что каннибализм Сагавы — способ самовыражения его художественной натуры. Сагаву снимали в кино и даже в рекламе сети мясных ресторанов. В 1992 году он снялся в фильме «Спальня» Хисаясу Сато. Собственно, через Сато Кастен-Тэйлор и Паравель к нему и подобрались. Кастен-Тэйлор спродюсировал фильм Сато, последнего режиссера вымирающего жанра pinku eiga («розового фильма»), и в обмен получил доступ к Сагаве.
© Norte Productions
В отличие от экспансивного и добродушного брата, Сагава сдержан и уклончив. Никакого батаевского эксцесса. Он не красуется — физическое состояние не позволяет, и не только оно. Говорит мало. Иногда произносит что-то по-французски или по-английски, и тогда заметно, что иностранный язык — это тоже в некотором роде продолжение радостей оральной стадии. Мы все время видим, как Сагава пьет, и только в самом конце фильма — как ест. У него удивительно маленький рот. Он вообще маленький: рост меньше 1,50, вес —35 кг. В детстве переболел энцефалитом, был совсем слаб. Мать насильно заставляла его есть. Один из сильных моментов «Канибы», разнообразящий визуальный ряд, — любительский фильм, который снимал их с Дзюном отец, состоятельный японский промышленник. Хорошо сохранившаяся старая пленка, двое кавайных детей, папаша в пальто и шляпе, безобидные забавы, дети на осмотре у врача, врач делает укол в невообразимо маленькую и худенькую ручку мальчика. Часть хроники, снятая на цветную пленку, по ауре напоминает фильм Одзу. Там уже юноша, хрупкий и болезненный, рядом с матерью в саду. Хроника в фильме Кастен-Тэйлора и Паравель работает потому, что их фильм устроен иначе, нежели стандартное документальное кино с говорящими головами, пересказом фактов и игровыми реконструкциями. Главная идея — разведение тела и культуры: у Сагавы слишком много культурных коннотаций, он слишком хорошо встраивается в японскую культуру, перверсивную и фетишистскую. Необходимо вывести ее за скобки или, во всяком случае, не допускать в кадр. За кадром Дзюн может объяснять брату, что манга не должна быть такой злой и извращенной, как у него. Или сиделка Сагавы в форме французской горничной (на самом деле его старая подруга) может проецировать на него другую «культурную идентичность» — зомби.
© Norte Productions
Кастен-Тэйлор и Паравель возвращаются к самой плоти и ее непроницаемости. Проницаема ли чужая плоть для каннибала? Не хочет ли он проницать ее за счет наделения всевозможными смыслами? В «Канибе» смыслы или изъяты, или только случайно попадают в тело фильма. Крупный план работает в фильме так, как описывал Делез в «Кино». Крупный план лишает лицо всех трех его функций — индивидуации, социализации и способности к коммуникации: «Крупный план и есть лицо, но в той мере, в которой оно утратило три свои функции. Нагота лица больше наготы тела, нечеловеческий характер лица больше нечеловечности животных». И по отношению к Сагаве эстетический выбор становится этическим. Сагава вполне сознательно разыгрывал роль монстра, сам себя демонизировал, но в то же время у него осталось чувство обиды на прессу. Он уже давно не желает ни с кем общаться и, возможно, даже не понимал, кто его снимает, просто доверился им, потому что их привел Сато, последний человек, которому он верит. А Кастен-Тэйлор и Паравель, в свою очередь, не хотели показывать его тело — такое оно хрупкое и больное.
В «Канибе» полуослепшие глаза Сагавы почти не смотрят в объектив. Его практически не снимали фронтальными планами. Но зато Кастен-Тэйлор и Паравель сами часами смотрели на него, сменяя друг друга перед камерой и порой даже не удерживая фокус (Паравель жалуется на собственные проблемы со зрением, с фокусировкой, чему не помогают даже очки). И вдобавок они слушали разговоры, не понимая языка. Весь проект кажется добровольным испытанием прежде всего для авторов, а не для их объекта. Кажется, что они сами себя наказывают. Если долго смотреть на чудовище, со смотрящим что-то произойдет. Взгляд, обращенный на монстра, расчеловечивается. Но поиски нечеловеческого взгляда — это и есть проект этих режиссеров. В своем предыдущем фильме «Левиафан», показывая промышленную добычу рыбы, они искали нечеловеческий взгляд при помощи камер GoPro, закрепленных в самых неожиданных местах. Сейчас работают над фильмом, снимающимся внутри человеческого тела при помощи медицинской аппаратуры, которую используют для хирургических операций. В «Канибе», оказавшейся между этими двумя проектами, им удалось напомнить всем, что старый добрый крупный план может оставить человека без лица, а зрителя без взгляда — или с каким-то иным, нечеловеческим, зрением.